Анна Буриличева — бывший московский следователь, а сейчас супруга Ивана Сухова, у которого 30 детей и несколько жён. На интервью с главным редактором ИА Регнум Мариной Ахмедовой Буриличева пришла в платке, очень напоминающем хиджаб. При этом она настаивает, что это именно платок. Также женщина утверждает, что они с Иваном Суховым — христиане, хотя их образ жизни, скорее, говорит о том, что семья приняла ислам.

Иван Шилов ИА Регнум

В разговоре с Мариной Ахмедовой Буриличева рассказала, как в первый день после знакомства с Иваном согласилась стать ещё одной его женой, по какой причине полтора года не общалась с матерью, а также почему, по её мнению, в большинстве случаев в измене мужей виноваты их супруги.

— Анна, начнём с одного из главных вопросов: почему вы согласились на такую форму семейной жизни?

— Мне показалось, что с Иваном можно создать крепкую семью. Я его увидела, пообщалась. Он вызвал симпатию. В нём не было лжи, заискивания или желания выглядеть лучше, чем он есть на самом деле. Я попросила его устроить мне встречу с его семьёй. Мы в этот же день приехали, я посмотрела на детей и на жену. Сопоставила его слова с тем, что увидела. Ничего из того, что он мне говорил, не было враньём. Мне этого хватило, чтобы понять: если человек на первой встрече не пытается казаться лучше, то и в последующей жизни он будет так же четко отвечать за свои слова и поступки.

— Вы сказали, что поняли: Иван мог дать вам крепкую семью. А некрепкая семья — это какая?

— Когда партнёры собираются строить семейную жизнь, главное, чтобы они были на одной волне, чтобы их цели совпадали. Я хотела семью и много детей. Для меня была важна уверенность в том, что мужчина будет держать своё слово (как сказал, так и будет) и чтобы у него потом не было возможности переобуться («Я не сделал, потому что были не такие обстоятельства»). В Иване я впервые в жизни увидела мужчину, у которого с первой встречи слова сошлись с делом.

— Какие именно обещания может нарушить мужчина? Не работает, уходит из семьи к любовнице?

— Это вы говорите о больших жизненных ситуациях. А я человек очень придирчивый. Я смотрю на мелочи, из которых складывается общая картина. Например, если человек пообещал позвонить в 10, а позвонил в 12, потому что у него «были обстоятельства», для меня это уже красный свет, что с этим человеком каши не сваришь.

— Вы это не любите как систематическое нарушение, или даже единичный такой случай вам не понравится? Я, например, тоже могу пообещать позвонить в 10, а позвонить в 10:30, потому что обстоятельства так сложились.

— Конечно, бывают форс-мажоры. Я имею в виду, что, когда мужчина и женщина встречаются, какое-то время они друг друга узнают. И если на этом этапе уже происходят систематические нестыковки, когда человек не отвечает за свои слова в таких мелочах, то что от него дальше ждать?

— У вас в жизни были мужчины, которые не держали слово?

— У меня был опыт общения с мужчинами. Кто-то мне нравился, я кого-то привлекала. Но в серьёзные отношения я не входила, потому что эти люди не дотягивали до планки, которую я ставила, чтобы понять, что человек — мой.

— А сколько времени вы были знакомы с Иваном перед тем, когда решили поехать на встречу с его семьёй?

— В 13:30 он приехал, а в 21:00 мы приехали к нему домой. Я посмотрела, пообщалась и сказала, что буду ему женой.

— Это про вас он рассказывал, что вы работали следователем?

— Да.

— А почему вы выбрали такую профессию?

— Потому что с детства у меня были воздушные представления о патриотизме. Мне хотелось показать любовь к Отечеству своими собственными действиями. И на тот момент мне казалось, что профессия следователя поможет мне внести свой посильный вклад в укрепление нашего государства.

— Вы сказали о «воздушном» представлении о патриотизме. Оно потом разрушилось?

— Эти представления на тот момент были максималистскими. Всё-таки период становления от юности к взрослению немножко растянут, поэтому ты не всё сразу видишь таким, каково оно на самом деле. Мои ожидания от профессии тоже не во всём совпали с реальностью.

Я думала, что защита Родины — это постоянная отвага, доблесть и активные действия. Но оказалось, что служба в органах была бюрократической по своей сути, по большей части связана с бумагами. Я не могла почувствовать на ней своего личного вклада, удовлетворения от проделанной работы и то, что я что-то хорошее сделала для страны.

— Вы не расследовали дела, которыми потом гордились?

— Я же там недолго проработала. Дела, конечно, вела. Но сотрудник органов — это винтик в системе. И почувствовать личный вклад в общее дело на той должности, что была у меня, я не могла. Я просто отрабатывала материал, работа была потоковой.

— То есть помочь какому-то конкретному человеку на этой работе вам не удалось?

— Не в этом дело. Если бы я хотела помогать людям, я бы пошла в медсёстры или в волонтёрские организации. Я же хотела следовать норме и букве закона и следить, чтобы они соблюдались. По норме и букве закона я всё выполняла так, как требовала наша система, поэтому претензий к этому у меня нет. Я имела в виду, что мне это не приносило морального удовлетворения. Это не значит, что у нас какая-то плохая система. Просто ожидания от работы были другими.

— Когда Иван написал вам и предложил встретиться у вас на работе, вы уже приняли решение, что не хотите оставаться на этой работе?

— Меня несколько тяготила обстановка, в которой я находилась. Я не хотела бросать работу, но при этом понимала, что, возможно, неправильно выбрала специальность. Может быть, мне нужно было идти не в следователи, а по судебной системе (начиная с канцелярии и помощника суда). Но на тот момент я ещё находилась в профессиональных поисках, ещё не была уверена до конца, что это правильный выбор.

— Это происходило в Москве?

— Да.

— Вы сами из Москвы?

— Да, я москвичка.

— Просто, когда я слушала рассказ Ивана, мне сложно было в это поверить. Мне казалось, что следователь — самая маловероятная кандидатура для такого знакомства. А вы буквально в тот же день поехали к нему домой. Я понимаю, что он вас привлёк как мужчина. Но обычно его образ жизни вызывает отторжение.

— Я не могу ответить на вопрос, почему это обычно вызывает отторжение, потому что то, что обычно для большинства, непривычно для меня. У меня этот образ жизни отторжения не вызвал, потому что это одна из возможных форм семьи. Есть же на Западе «родитель 1» и «родитель 2».

— А вы как относитесь к «родителю 1» и «родителю 2»?

— Хорошо, что такие семьи живут не в границах нашего государства. Если где-то это считается нормой, пусть оно там нормой остаётся.

— Вы считаете, что для разных обществ, проживающих в разных географических точках, могут быть разные нормы, а не единые общечеловеческие?

— Сделать так, чтобы над всем миром довлела какая-то общепринятая философия, к счастью, невозможно. Кто-то, считает, что в нас есть Божье начало, кто-то считает, что в нас его нет. Я сторонница того, что мы все произошли от Божьего помысла. И я считаю, что мы настолько несовершенны, что не смогли бы никогда следовать какой-то одной норме и иметь общую мораль, чтобы не было перекосов в какую-то из сторон.

— Вы сказали, что если бы мы жили по единой норме, то нарушили бы её, потому что несовершенны. При этом вы верите в Бога. Разве не было бы логично, чтобы правила жизни, которые Он нам дал, распространились бы на всё человечество?

— Это идеалистическая позиция, а идеализма никогда не будет. Есть норма, она едина. Она изначально была прописана во всех священных писаниях авраамической религии. Бог у нас один, и истина у нас одна. Но каждый пускается в своё трактование этой истины, и в итоге мы приходим к ультраправым, к ультралевым: в политике, в философии, в социологии, в экономике. У нас идёт деление на плохих и хороших: «Эта истина вернее, а вот эта истина на самом деле — не истина». Народы разбиваются на множество мелких оппозиций, и эта истина в них теряется.

— Когда я говорю об истине, я не мудрствую, потому что есть христианские заповеди. Вам бы хотелось, чтобы они были общими для христианского мира?

— Безусловно. Именно те, которые были даны Богом и прописаны в Священном Писании. Просто есть Пятикнижие Моисеево, есть Евангелие, а есть ещё ряд остальных текстов, написанных людьми, которые не имеют непосредственного отношения к жизни Христа или Моисея, но которых принято считать за святых. И их толкование Писания не подкреплено ничем, кроме их личных обоснований.

Например, нашу семью сейчас обвиняют в том, что мы живём не по-христиански: «Нигде многожёнство не разрешено, Бог вас за это покарает». Но это не так. Вы не туда смотрите.

— Раз уж мы заговорили о религии. Вы же носите хиджаб?

— Платок.

— Вы христианка?

— Мой платок похож на арабские хиджабы, и многие думают, что я мусульманка. Но я христианка. Я считаю такой образ правильным и ответственным. Тем самым я проявляю уважение к себе и к мужу. Это то, кто я есть. Моя социальная позиция.

Кто-то заявляет о себе с помощью мини-юбок, каблуков, яркого макияжа и экстравагантных нарядов. Это их социальная позиция. Они хотят заявить о себе в таком виде, как о человеке, по их мнению, состоявшемся. Это их свобода. А вот такой мой наряд — это моя свобода. И моя свобода никоим образом не может нарушать права женщин, которые хотят ходить полуголыми.

Поэтому мне непонятна травля нашего образа жизни. Почему-то люди считают, что это муж заставил носить платки. У нас не все носят платки, ношу платок я. Мне это нравится, это моя позиция. Это то, что я выбрала.

— А что бы вы хотели, чтобы я считывала при взгляде на вас? Какую вашу свободу?

— Я не мыслю в таком ключе. Я так одеваюсь, потому что считаю это достойным. Мне нравится, как я выгляжу. Мне нравятся строгие наряды, длинные платья и ниспадающие платки.

— Были случаи, когда к вам подходили и спрашивали, почему вы так одеты?

— Конечно. Когда мы переехали в Москву и стали гулять во дворе, несколько мамочек-мусульманок спрашивали, не мусульманка ли я. Я сказала: «Нет, я не мусульманка. Но я придерживаюсь такого же вида одежды, что и у вас, потому что это правильно».

Я христианка. Верю в то, что написано в Библии. При этом никоим образом не отрицаю того, что написано в Коране. Верю во всех пророков. Для меня нет жёсткого запрета на то, чтобы считать другую религию неистинной или неверной.

— Вы говорите, что вас часто обвиняют во всех смертных грехах. А какие аргументы предъявляют к вам христиане, говоря, что вы не соответствуете этой религии?

— Христиане говорят, что многожёнство у нас не разрешено. Хотя на четвертой странице Библии в Ветхом Завете сразу же идёт упоминание о двух женах. А что сказал Иисус в Евангелии? «Я пришёл не отменить закон, но исполнить его». То есть он никоим образом не отменял заповеди, которые Бог дал Моисею.

— Несмотря на то, что есть Ветхий Завет и Новый Завет?

— Новый Завет является правопреемником Ветхого. Новое не отменяет предыдущее.

— При этом ваш союз часто комментируют священники, которые говорят, что это было в старые времена, а сейчас это смертный грех. Как вы думаете, почему они так говорят?

— Мы общаемся со многими священниками. Просто официальная позиция РПЦ, которую они обязаны высказывать, и то, что они считают истинным по религиозному духу, — абсолютно разные вещи.

— Получается, они лицемерят?

— Они не лицемерят. Они благородно смиряются с тем, что некоторые моменты в жизни не соответствуют тому, что должно быть. Всё-таки в России провозглашено светское государство. Несмотря на то, что в 19-й статье Конституции сказано, что каждый имеет право на свободное вероисповедание, это не означает, что любая из присутствующих на нашей территории конфессий может свободно изъявлять свои религиозные догмы.

Чтобы религиозным течениям можно было спокойно существовать, необходим компромисс между религиозными организациями и органами государственной власти. Этот компромисс священники и соблюдают.

Почему фетвы сейчас отменяются? Почему христиане не могут заявить, что на самом деле в Библии не запрещено многожёнство? На это есть причины. Если я начну про них подробно говорить, меня могут обвинить в экстремизме, я могу подставить под удар всю нашу семью.

– А какие именно доводы вы приводите самой себе, чтобы сказать: «Мало ли, что там мелет этот батюшка. Я никакого греха не совершаю, а живу именно так, как угодно Богу».

— Вся полемика вокруг этого вопроса жива только потому, что в своё время не пресекались попытки перевода Библии на различные языки с различными диалектами.

Чему стоит поучиться у мусульман, так это тому, что они считают правильным читать Коран только на арабском языке и только в том диалекте, которым пользовался пророк Мухаммад. К сожалению, по доброте душевной (христиане вообще — человеколюбивые), мы переводили на все языки наше Священное Писание, в связи с чем возникло очень большое расслоение толкований.

На что сейчас опираются священнослужители? «Мужчина и женщина станут одной плотью». Тут опять же вопрос в толковании. Если мы переведём Библию с греческого на старославянский, мы поймём, что речь идёт именно о коитусе. Мужчина и женщина станут одной плотью в своём дальнейшем процессе перерождения в виде беременности. Мужчина и женщина станут одной плотью — то есть зародится человек новый. Это говорится только о факте соития, а не о сожительстве.

— То есть вы думаете, что одна плоть — это ребёнок, который получился в результате союза мужчины и женщины? Я лично верю, что одна плоть — не потому, что мужчина и женщина совокупляются, а потому, что они живут одну жизнь. Они вместе, идут по одному пути, друг друга любят и в горе, и в радости.

— У вас замечательные убеждения, которые никоим образом не отрицают мои. Просто вы вычленяете частное из того общего, которое общество не хочет замечать.

То, что мужчина с женщиной становятся единой душой, никоим образом не исключает возможности жизни в многоженной семье. Есть несколько женщин, с каждой из которых мужчина устанавливает настолько крепкую духовную связь, что они друг друга считывают без слов. Просто мужская природа не ограничивает мужчину сливаться душой только с одной женщиной. Он может это сделать с несколькими, нисколько при этом не попирая духовного единения с каждой из своих жён.

То есть между мной и Иваном есть ячейка. И связь Ивана с любой другой женой мы будем рассматривать как отдельную ячейку. Но когда я говорю «моя семья», это все его жены и все наши дети. Они все мои. В рамках семьи они для меня настолько же важны, насколько для меня важна любая часть моего тела.

— А если Иван приведёт новую жену, вы будет этому рады?

— Я буду переживать за мужа. Потому что для меня самое главное, чтобы внутри уже нашей сложившейся семьи никто не испытывал стресса и разочарования. Конечно же, новый человек — это всегда переживание о том, как он вольётся в семью, чтобы это произошло максимально комфортно для всех.

— То есть вопрос лишь в том, будет ли новая жена своим человеком?

— Да. Для меня важно, как себя будут чувствовать люди, которые рядом со мной: муж, дети и другие жёны.

Мы живём все вместе. Просыпаемся утром. Если я вижу, что с какой-то из жён что-то не то, мне сразу становится не по себе. Я подойду, отведу её в сторону и спрошу, что случилось. «Ты знаешь, мне там вчера так написали, мне так обидно стало». Я говорю: «Всё, оставляй свои дела. Дела подождут. Пойдём лучше тобой займёмся. Я тебе чаёк заварю, что-нибудь сладкое приготовлю и переключу на другое».

Потому что это часть меня. Как я могу быть абсолютно безразличной и бездушной к тому, что происходит в моей семье?

— Вернёмся к началу разговора. Мне кажется, когда вы пошли работать следователем, вам именно этого не хватало: чтобы вы могли заниматься регулированием и организацией жизни.

— Нет. Организация в том ключе, о которой вы говорите, меня не интересует. Меня интересует нахождение своего собственного места в своём собственном жизненном пространстве, в котором я буду чувствовать себя реализованной.

— Вопрос был и об этом. Там вы не чувствовали себя реализованной, а здесь почувствовали.

— В семье я почувствовала себя реализованной, потому что семья — это живой биологический организм, который не может существовать нормально, когда один из его членов страдает.

А система может перемолоть какой-то из её винтиков, выплюнуть и заменить. Мне не хватало глубоких внутрисемейных отношений.

Я ведь жила в таком же обществе, в котором на первое место ставится не семья, а самореализация и карьера. И из-за недостаточного жизненного опыта я считала, что и реализовать себя смогу именно там. Но, как оказалось, это была ошибка. И слава Богу, я нашла то, что я искала.

— А к другим женщинам вы как относитесь? По-сестрински?

— У меня нет сестры, поэтому я не знаю, что такое сестринские отношения. Я росла одна в семье. А к другим жёнам отношусь как к чему-то своему, родному. Если у меня есть нерешённая проблема, я могу с ними её обсудить. Могу спросить их мнения, чтобы посмотреть на ситуацию с разных сторон.

У нас такая поддержка, что ты не чувствуешь себя одиноким в толпе. Ведь у многих есть семья, но не многие считают, что эта семья их поддерживает. Кому-то приходится даже обращаться в социальные службы, чтобы как-то облегчить свое существование.

— А вам в прежней жизни было знакомо чувство одиночества?

— Отчасти да, потому что я росла одна в семье. Мне хотелось и брата, и сестру. Я хотела, чтобы рядом со мной были родные люди. У моей мамы этого не получилось, но такова её жизнь.

— Вы росли в полной семье?

— У меня был отчим. Вообще, я росла как бы на две семьи. Часть времени я проводила с бабушкой, часть времени — с мамой и отчимом, когда они забирали меня к себе.

— У вас было счастливое детство?

— Замечательное. Не могу сказать, что мне не хватало любви. Мне хватало материнской любви и мудрости бабушки. У меня были и запреты в воспитании, и ограничения, и дозволения, и поощрения. У меня был баланс, что такое хорошо, что такое плохо. Не было перекоса в ту или иную сторону. Поэтому о своём детстве я могу сказать только хорошее.

— А как сейчас мама относится к вашему союзу?

— Она счастлива и рада. Каждый раз с нетерпением ждёт, когда у неё получится выкроить время, чтобы приехать к нам и провести время с внуками. Она каждые полтора-два месяца к нам приезжает на неделю, на десять дней. Говорит: «Я никогда не думала, что у меня будет такая счастливая старость, где меня любит столько внуков». Хотя про старость она с ухмылочкой говорит. Она у меня душой очень молодой человек, внешне выглядит молодо. Я, говорит, никогда такой поддержки и любви не ощущала, хотя тоже была одним ребёнком в семье у своих родителей. И она прямо со слезами на глазах делилась со мной своими впечатлениями.

— Её радует количество внуков?

— Её радует, что она видит в нашей семье то, к чему стремятся все люди: счастье и любовь.

— А когда вы ей в первый раз рассказали об этом, она не была напугана?

— Конечно. У страха глаза велики. В первый раз всё кажется страшнее, чем на самом деле. Она же не задумывалась над тем, как живут многожёнцы. Может быть, они где-то есть, но экзистенциальных вопросов «а что, если» про них она себе не задавала. Но такое случилось.

Она удивилась сначала, даже ополчилась. Пыталась убедить меня, что мой выбор поверхностен. Я ведь вышла замуж в 20 лет, поэтому мама считала мой поступок проявлением затянувшегося юношеского максимализма.

Даже когда я родила, а потом снова была беременна, меня всё равно пытались переубедить. И я тогда сказала: «Если вы так любите меня, почему не переживаете за то, что дорого мне? А мне дорого то, что сейчас внутри меня — мой ребёнок. Почему вы не переживаете за то, каким он родится, если я так вынуждена нервничать из-за вас? Давайте я пока не буду с вами общаться».

И я прекратила общение. При этом хватило выдержки и у мамы, и у меня. Мы не блокировали друг друга. Я просто сказала, что мне не стоит писать: захочешь увидеться — сообщи.

Понимаете, до этого все её попытки меня переубедить были основаны на убеждениях, которые она не пыталась развеять личной встречей. Она к нам не приезжала, а просто занималась материнским террором. Но спустя полтора года она позвонила Ване и предложила встретиться.

Я увидела, что время, которое мы не общались, позволило маме расширить рамки своего сознания. Она поняла, что моя жизнь не просто может быть счастливой, и гораздо более счастливой, чем у всех остальных.

— Вы полтора года не общались с мамой. Я своей маме звоню несколько раз в день. Если бы я с мамой не общалась полтора года, я бы её просто истязала этим. Понятно, что она бы в какой-то момент смирилась, потому что я её дочь и она меня любит: «Я со всем согласна, делай что хочешь. Просто позволь хотя бы тебя видеть и знать, что у тебя всё хорошо».

— Вы знаете, рамки человеческой свободы заканчиваются тогда, когда начинается человеческая свобода другого человека.

— Это даже к маме относится?

— Это относится ко всем. Если вы, взрослый человек, сидите и на полном серьёзе говорите, что вы бы чувствовали свою вину за то, что вам бы пришлось в какой-то вынужденной ситуации для защиты своих личных границ прекратить на какое-то время общение с матерью, значит, у вас стойкая психологическая зависимость выработалась, когда мама подсаживает на иглу вины своих детей.

Это не претензия к маме, это просто такая неконтролируемая гиперлюбовь со стороны мамы, которая переходит в состояние абьюза.

— Почему? Любовь — это когда ты просто хочешь знать, что с твоим близким человеком всё хорошо. Это же самое прекрасное чувство на свете. Бог есть любовь. Это то, что он вложил в нас. И я такой любовью люблю маму.

— Самое главное — не путать «знать» и «контролировать». Потому что в этих словах — очень тонкая грань. «Хочу знать» равно «Я хочу контролировать». А где начинается контроль, начинается абьюз.

Конечно, любовь выражается только действиями, а не словами. Но для этого человек и создан существом разумным, чтобы уметь контролировать свои чувства.

Когда вырастают самые эгоистичные дети? Когда их залюбливают. Да, любовь не может быть плохой. Но если ты её не будешь контролировать лобными долями, которые нам не просто так даны, ты вырастишь эгоиста.

Знаете, в философии есть два направления. Есть индивидуализм, а есть персонализм.

Персонализм — это когда человек воспринимается как часть единой общей материи. При этом каждый человек уникален, он может принести обществу что-то полезное. Общество помогает человеку, человек помогает обществу.

А есть противопоставление этому — индивидуализм. Это то, чем мы занимаемся сейчас. Мы растим индивидуалистов. Человека, зацикленного на своих собственных чувствах и собственной реализации, без учёта границ и реализации прав другого человека.

— А в чём за эти полтора года, когда вы не общались, выражалась ваша любовь к маме?

— Я сразу сказала, что она может звонить мне в любое время, если случится какая-то беда. «Если ты этого не делаешь, значит, я буду понимать, что в твоей жизни всё хорошо. И не общаемся мы лишь потому, что мне, так как я тебя люблю, сложно твою боль переносить на себя. Я понимаю, что ты, не разобравшись в моей жизненной ситуации, по незнанию испытываешь эту боль. Но ты пока не готова посмотреть в глаза происходящему, приехать и допустить, что то, что ты себе вообразила, не имеет ничего общего с реальностью».

— Ваша мама — смелая женщина.

— Безусловно. Она и смелая, и мудрая. Мы с ней эти полтора года провели в замечательном самопознании и углубили наши с ней межличностные материнско-дочерние отношения.

— А если ваш ребёнок сделает то, что для вас неприемлемо, но уже во взрослом возрасте («Мама, прости, но я счастлив. Прими это»), вы сможете так же, как ваша мать, приехать и посмотреть правде в глаза?

— Мой ребёнок — это часть меня. В жизни бывает всякое. Но это всё равно будут моя кровь и плоть.

— А есть что-то неприемлемое для вас?

— В любом случае это будет неприемлемо для меня. Но если, к моему сожалению, мой ребёнок выберет этот путь, это будет его выбор.

— А сколько лет вашему старшему ребенку?

— Он у меня ещё маленький, ему только 10 лет исполнилось.

— А вы хотели бы, чтобы ваши девочки тоже попали в многожённые семьи?

— Если бы мои девочки попали в многожённые семьи, я бы за них была намного спокойнее, чем если бы они попали в одножённые семьи.

Понимаете, если у мужчины есть первая супруга, а он чувствует в себе силы и возможности взять ответственность за ещё одну жену, это значит, что оба этих человека крепко стоят на ногах. Они уже сформировавшиеся личности, которые точно знают, что главное в жизни — любовь, взаимопонимание и поддержка.

Это не искатели новых приключений, не самооткрыватели своих нереализованных запросов. Они не будут находиться в вечном поиске, вечными скитальцами. Это люди, которые знают, что для них в этом мире наиболее ценно. Поэтому за дочерей я была бы намного более спокойна.

— Мне кажется, вы сейчас описываете идеальный союз. Я тоже знаю семьи, где несколько жён. В основном мы о них пишем в связи с СВО. Когда они начинают что-то делить за погибшего мужа, там ревность просто зашкаливает. Я ревность никак не осуждаю. Но наверняка вы мне сейчас скажете, что вам это чувство не знакомо, потому что оно индивидуалистическое. Мне Иван говорил, что ни одна из его жён ревности не подвержена.

— Почему же? Мне знакомо чувство ревности в том значении, в котором его понимает общество. При этом я понимаю, почему оно возникает. Потому что у человека нет чувства, что им кто-то искренне дорожит. Такой человек всегда будет испытывать ревность.

Вообще, мне не нравится слово ревность. В старых религиозных книгах ревностью называли желание человека соревноваться в духовных достижениях с другими: «Посмотри, какие у него добродетели. Я хочу тоже стать таким же духовно чистым человеком».

А то, что сейчас называют ревностью, — это злость от неуверенности в себе. Она во мне тоже поначалу появилась. Но вместо того, чтобы бездумно поддаваться этому чувству (кто-то может сказать: «Ну, я же тоже человек», но на то ты и homo sapiens, чтобы на голове не только шапку с платочком носить), я начала размышлять, от чего оно появляется.

Отчего появляется чувство злости, когда рядом с объектом твоего обожания появляется кто-то ещё? Из-за неуверенности в том, что тобой может кто-то дорожить настолько, что готов всем пожертвовать ради тебя. Следовательно, ты не готова осознать, что человек может и тобой дорожить до смерти точно так же, как другой женой.

Ведь когда речь заходит о детях, любая женщина без раздумий, за каждого из своих детей, готова будет и в огонь, и в воду пойти. Значит, прецедент такого образа любви в наших душах уже есть. Почему женщина не готова перенести этот образ любви на своего мужа? Это уже философский вопрос. На этот вопрос ответа нет. Я даже не собираюсь на него искать ответ. Ответ пусть ищет каждая женщина, если она способна на аналитические изыскания.

— А когда вы пришли в первый раз, вас действительно встретили с добротой?

— Да. Повторюсь, если бы я увидела несовпадение с тем, что Ваня говорил, я бы развернулась и уехала. Потому что это бы не было для меня чем-то сверхъестественным. Люди, особенно при первых встречах, стараются произвести неизгладимое впечатление. И, как правило, ложь просто зашкаливает. А здесь я увидела, что было всё именно так, как Ваня сказал: «Ты приедешь, тебя моя жена встретит с добротой». И она была добродушна.

— В чём выражалось добродушие?

— На уровне ощущений. Вы же можете со своими подружками похихикать и пошушукаться о своем о женском?

— С подружками — да. А с женщиной, которую я вижу впервые в жизни, — нет.

— Я тоже довольно закрытый человек. Но Наташа смогла меня так к себе расположить, что я ей так открылась, будто бы мы с ней за одной партой сидели. Я всегда отношусь к людям настороженно. Взрослые умеют контролировать эмоции, но мы же задним чутьём все равно почувствуем, что он боится или испытывает стресс. Но я в ней почувствовала, что человек ведёт себя точно так же, как себя ощущает.

— Вы же знаете, что на этом построена куча сюжетов кино и литературы, когда женщина узнаёт, что ее муж начал встречаться с другой. Такой союз или распадается, или женщина молча терпит измены. Допустим, у вас не такая ситуация. Тогда почему же другие женщины так реагируют?

— Я начну ответ не с сути вопроса.

Раньше я была убеждена, что во всех разводах виноваты мужчины. Считала мужчин полигамными существами, которые не могут ценить любовь и верность, готовы разрушить семью, побежав за первой попавшейся юбкой. Но когда жизнь мне преподнесла такой подарок, я изменила своё мнение.

К нам в гости приходили мужчины из других семей, которые хотели излить свою боль. Я их слушала. Так вот, у них в 90% случаев развод происходил не из-за измены мужа, а по решению женщины, потому что её всё не устраивало.

Теперь насчет 10%. 5% действительно изменили, а 5% сказали жене: «Если ты собираешься со мной разводиться, я буду искать другую женщину. Я очень хочу семью. Я с тобой пытаюсь сохранить её уже десять лет. Но ты её все равно разрушаешь. И раз уж мы расстаёмся, я буду искать другую».

— Может быть, к вам просто приходят мужчины, которые не становятся инициаторами развода?

— Ваша логика алогична. В Москве живёт 13 миллионов человек. Вы хотите сказать, что теория вероятности стала настолько глупа, что посылает в нашу семью только тех, кто не разводится самостоятельно?

— Я имею в виду, что к вам приходят мужчины, которым интересен ваш образ жизни.

— Допустим. А как мы можем повлиять на эту выборку, если об этом нам говорят таксисты, папы, которые гуляют во дворе с детьми, официанты и просто случайные прохожие, которые узнают Ваню на улице? Тут выборка становится безграничной, а процент — такой же.

— И всё-таки: что бы вы посоветовали женщине, которая узнала об измене мужа?

— Этот совет будет длиною в жизнь. Наверное, начать развивать когнитивные функции, в частности критическое мышление. «Неужели всё, что я делаю — хорошо, отлично, превосходно и просто апогей благоразумия?» А ведь большинство женщин так считает.

— Женщина может считать всё, что угодно. Но сейчас она находится в ситуации, когда ей дико больно…

— А я не должна её жалеть за эту боль. Если я буду жалеть человека, который находится передо мной с гангреной, он умрёт.

— Допустим, она спросит: что мне конкретно делать? Уйти или остаться?

— Остаться. И подумать над тем, принимала ли ты решения, которые к этому привели. Потому что не может быть такого, что ты выходила замуж за принца, а потом он вдруг превратился в чудовище.

— Почему в чудовище? Может, просто разлюбил.

— Не может такого быть. Просто не может. Но человек может замёрзнуть в отношениях, когда ты об него ноги вытираешь, когда не уважаешь и душишь ощущением своей собственной значимости.

— Вы действительно хотите сказать, что, если мужчина изменил, виновата всегда женщина?

— Не всегда, но в большинстве случаев.

— Тогда скажите честно: вы согласились жить с Иваном, но потом он привёл кого-то ещё. Вы смогли добродушно встретить эту девушку? У вас ничего не болело?

— У меня недоверие всегда возникает, когда вижу нового человека. Я не такая, как Наташа. Это она может ко всем людям с самого начала с открытой душой отнестись, а я всегда осторожна. Я боюсь, что причинят боль мне и моим близким. Поэтому не стараюсь с первого же раза раскрываться.

Конечно, я не желаю этому человеку зла. Не буду делать подлости или подставы, чтобы выжить человека из семьи. Я буду к нему относиться по совести. Но глубоко в себя впускать — нет. Пусть сперва обживётся, а потом всё встанет на свои места. Привязанность и духовное единение в любом случае придут, но со временем.

— И злость от неуверенности в себе вас не посещала?

— Оно у меня было в самом начале, когда мы жили только вдвоем с Наташей, поскольку у меня не было опыта такой семьи. Умных книжек я тоже не читала. В моём окружении тоже не было людей, которые жили так, дельный житейский совет мне дать никто не мог. Я столкнулась с теми же самыми вопросами, с которыми сейчас сталкиваются люди, которые просматривают передачи и желают узнать, а как это. Найти на них ответы я смогла только с опытом.

— То есть когда ваши дочки выйдут в такие же семьи замуж, они смогут опереться на ваши советы?

— Конечно. У них даже не возникнет проблем, которые были у меня. Потому что они выросли в такой семье, где они видели сызмальства, как могут решаться какие-то проблемы естественным путём и как люди взаимодействуют друг с другом.

— Иван говорил, что существует сообщество, где люди, которые поддерживают идею многожёнства, узнают, что в какой-то семье родилась девочка, и могут её засватать.

— Да, такие есть. У нас сотни тысяч таких людей по всей России.

— Когда Иван сказал о сотнях тысяч и даже о миллионах людей, мне показалось это преувеличением. Я их не встречала.

— Про сотни тысяч — это точно. Некоторых из них я знаю. С кем-то мы переписываемся в соцсетях, с кем-то созваниваемся по видеосвязи, кто-то едет в гости к нам, к кому-то приезжаем мы. То есть это огромнейший пласт населения нашей страны.

— Они христиане или мусульмане?

— Христиане.

— Как христиане?

— А вот так. Представляете, живут такие «бесноватые» христиане, которые, к сожалению, почему-то рожают детей и почему-то растят их в любви.

— А как вы познакомились с ними?

— Просто случилось так, что все друг друга нашли. Например, несколько сот таких семей нашли друг друга в Екатеринбурге, потом они стали общаться с пермяками, и так было по всей стране. То есть это не какая-то общественная организация, у которой есть лидер и административное деление. Просто случайные знакомства переросли в огромный конгломерат таких семей.

— Девочек действительно сватают заранее?

— У мужчин, чьи семьи хорошо друг с другом общаются, могут быть договорённости: «Мы друг другу доверяем. Было бы здорово, чтобы наши дети связали себя узами брака. Они будут счастливы, потому что мы с тобой на одной волне». Это не так, что мальчиков и девочек заставляют на ком-то жениться.

— Мальчиков тоже воспитывают в духе многожёнства?

— Многожёнство им не прививается как единственно правильная ценность. Просто мальчики видят определённую модель семьи. У них есть право свободного выбора. «Чего ты хочешь от жизни? Ты хочешь построить крепкую семью, где у тебя до конца твоих дней будет духовная поддержка множества родственников и детей, чтобы ты не был дряхлым стариком, который боится, что его крысы в собственной квартире съедят и никто об этом не узнает? Или ты хочешь посвятить свою жизнь самореализации и духовным поискам — всему, что в массе своей исключает большую и дружную семью?»

Да, иногда можно сочетать семью и саморазвитие. Но есть же огромное количество знаменитых людей, которые жалуются, что у них не всё гладко в личной жизни.

— Вы сказали о старике, которого крысы доедают. А если бы с вашей мамой, когда вы с ней полтора года не общались, что-то случилось? Вы же говорите о дружной семье, но вы разве не самоустранились от неё?

— Как я уже сказала, моё решение не общаться с мамой было связано с болезненным восприятием её слов, которые она в меня кидала. Я её боль не могла так же на себе ощущать, как и она мою, хотя понимала, что ей тоже больно. И вот это перетягивание одеяла «чья боль больнее» было невыносимо. Но это не означает, что я не интересовалась жизнью мамы. У меня были контакты её мужа, соседей и сослуживцев. Я время от времени спрашивала, всё ли у мамы хорошо. Может быть, у неё случилась какая-то беда, а она об этом умолчала. Если бы что-то произошло, мне бы об этом сообщили в обязательном порядке. Поверьте, я бы смогла ей помочь.

— А если ваши девчонки вырастут и скажут: «Я вообще хочу быть одна, никаких детей, никаких мужей. Мне этого в твоей семье хватило». Вы это примете?

— Приму. Это же моя кровиночка. Ну вот она так захотела. Что я еще могу сделать?

— Начать проявлять насильственную любовь, о которой вы говорили.

— Это же чувства. Это же не значит, что ты имеешь право своими чувствами вторгаться в чужую жизнь и портить ее. Твой ребёнок — это абсолютно сформировавшаяся личность, не имеющая с тобой ничего общего физиологически и биологически: у него свой духовный мир, своё сердце, своя печень и своя селезенка. Мешать ты ему не имеешь права.

— То есть вы просто скажете: «Я бы не хотела, чтобы ты так жила, но…»

— Я думаю, мне даже не придётся говорить о том, хотела бы я это или не хотела, потому что моя дочь и так будет прекрасно понимать, какого бы счастья я ей хотела. Но если она выберет другой путь, так и будет. От этого она не перестанет быть моей дочерью. Я её не перестану любить, не перестану с ней общаться.

— Я бы никогда не согласилась жить так, как живёте вы. Но вы об этом так убеждённо говорите, что я уверена, что вы счастливы. И всё-таки: почему Ивану вас одной не хватает? Это же так прекрасно, когда два человека просто любят и верны друг другу.

— Кому-то этого достаточно. Если вы говорите об Иване, почему ему недостаточно, то, наверное, этот вопрос нужно адресовать ему. Но мне кажется, он уже сотню тысяч раз отвечал, что он так живёт, потому что у него в сердце — непомерная любовь к детям. У него есть возможность эту любовь дарить всем детям и чуть большему количеству жен, нежели могут другие мужчины.

— Тогда я о ребёнке спрошу. Вы говорите, что в сердце Ивана есть безграничная любовь к детям. Складывается впечатление, что он делает так: «Вот тебе кусочек моей любви, вот тебе кусочек моей любви» — и так до бесконечности. А почему он не может ограничиться двумя-тремя детьми, чтобы им отдать всю свою любовь? Это его разве не удовлетворит?

— Допустим, у вас есть «Запорожец». Вы удовлетворили свою потребность в автомобиле, но вам всё равно хочется «Мерседес». И когда вы говорите, что можно удовлетвориться тремя детьми, для нас это то же самое, что можно удовлетвориться «Запорожцем». То есть стремление к увеличению материальных ценностей в обществе считается нормальным, а стремление удовлетворить духовные ценности — нет.

— Просто непонятно, что даёт это беспрерывное рождение детей. У тебя есть два-три ребенка, ты в них всей душой вкладываешься. А новые тебе зачем?

— Потому что любовь жива там, где она умножается. Когда ты отдаёшь любовь, ты получаешь в сто крат больше того, сколько отдал. Отдал ты её десятерым — получил в десять раз больше.

— То есть это всегда зависит от количества, а не качества?

— А что такое качество любви?

— Когда ты отдаёшь целиком и полностью всю свою любовь одному ребёнку, и этот ребёнок тебе тоже её отдает — в гигантском количестве.

— У чувств нет качества. Вопрос качества возникает, когда мы с вами спускаемся с духовной ступени пирамиды Маслоу на ступеньку инстинктивную и материалистичную. Так вот, давайте мы с вами разграничим, о чём мы с вами общаемся: о чувствах или о материалистическом мире. Чувство и качество — несовместимы.

— А когда вы родили первого ребенка, у вас не было ощущения наполненности любовью, счастьем? Счастье прирастало с рождением новых детей?

— Конечно. Рождение первого ребенка сопровождается страхом, неуверенностью и неопытностью. Это как первооткрытие — всегда немножко страшно. А с каждым последующим ребёнком это лишь углубляется и увеличивается. Более того, я лучше понимаю каждого своего ребёнка с появлением каждого последующего. Я понимаю, насколько они все разные. К каждому из детей в нашей семье нужен особый подход. И я каждому уделяю внимание и заботу, в которой он прямо сейчас нуждается.

— Вы правда не разделяете детей на своих и чужих?

— Я правда не понимаю, как детей можно по-разному любить. Ребёнок — это же маленький и беззащитный детёныш. Это слабое и душевно зависимое существо. Открытое и безгреховное.

— А вот Иван говорит, что не может любить чужих детей, потому что в них нет его ДНК.

— Я смотрела ваше интервью. Вы с ним общались в разных плоскостях.

Иван имел в виду, что ты можешь любить чужого ребенка общечеловеческой любовью. Но, поскольку в ребёнке генетически заложена память о других предках, несмотря на любовь, которую вы друг другу дарили, эта генетическая память в нём проявится и ваши жизненные пути могут пойти по разным колеям.

— Но вы-то этого не боитесь, вы любите детей других женщин.

— Это дети от других женщин, но они не чужие мне. Это дети от моего любимого мужчины, которые точно такие же, как и мои. Они родные все друг другу.

— Перейдём к более материальным вопросам. У вас в гостях была друг нашей редакции Ольга Владимировна Ярославцева, уполномоченная по правам ребенка в Москве. Она не нашла в вашей семье никаких нарушений.

— Никаких нарушений в нашей семье со стороны законодательства нет. Их при всём желании не найдут. Все эти мифы и сказки про нас, которые витают в умах большинства, больше на страхах основаны.

— А вы можете прокомментировать интервью бывшей жены Юлии, которая утверждает, что детей у вас бьют?

— Могу. В той мере, насколько я её знаю и насколько мы с ней вместе жили.

Не знаю, почему она до сих пор открыто выступает против семьи. Она ушла пять лет назад, и через пять лет вспоминает какие-то новые события. Может быть, через десять лет мы ещё что-то узнаем. К сожалению, метаморфозы человеческой памяти не до конца изучены. И почему у неё они так всплывают, мне тоже не ясно.

Как о человеке, ничего плохого о ней сказать не могу. Скромная, спокойная, детей любила, ко всем относилась равно. Но она была довольно инфантильной и жила в своём мире. Она человек, который по-детски незащищён. И то, что она говорит, принимает гиперболизированную форму из-за её не до конца сформированного взрослого сознания. Ей вот так это виделось.

Самая лучшая ложь — она какая? Это скрытая правда: преувеличенная или преуменьшенная.

Может ли Ваня шлёпнуть по попе? Может. По попе шлёпнуть могут все. Попа — это единственное место, где нет жизненно важных органов. Шлепок по попе — звонкий. Он даёт возможность ребёнку взять себя в руки и скорректировать своё поведение. Все остальные телесные наказания — недопустимое насилие над детьми.

Было ли то, что дети принимали холодный душ? Было. Но не в качестве наказания, а для закаливания. Каждое Крещение муж едет на источник и вместе с детьми окунается в купели. Возит он их с трёх лет. Понятно, что для ребёнка нужно закаляться, чтобы подготовить к этому организм. И за два месяца до крещения мы обливали детей холодной водой, постепенно уменьшая температуру.

Мы не давали детям есть, если они что-то украдут? Это часть правды. Её детишки очень любили сладенькое. У них такие проблемы с зубками начались, что потребовалось экстренное вмешательство стоматолога. А у нас был строгий распорядок дня и питание, как в детском садике: завтрак, полдник, обед, полдник и ужин. Для каждого режима питания был свой набор блюд.

Ребёнок говорит: «Не хочу завтракать». Хорошо, не кушай. На полдник есть он тоже не хочет, допустим. Но когда ребенок стал отказываться от обеда и ужина, тут уже начались вопросы. Оказалось, что в тихий час он выбегал на кухню, ставил стульчик, залезал на полку и тайно таскал конфеты. Пришлось идти на хитрость: закрыли кухню, чтобы ребёнок не ел одни только сладости и нормально питался. В этом плане да — можно сказать, что мы не давали детям есть.

Могли ли по попе шлепнуть? Конечно, особенно когда ребёнок адаптируется. И когда у него не было ещё такой модели воспитания, что, если ты что-то набаловал, ты должен отстоять в углу или чего-то лишиться (лишний раз конфетки тебе не дадут), дети начинали устраивать истерику.

Какая реакция должна быть у родителя? Бежать давать ему конфетку? Нет, конечно. У любого здравого родителя реакция на истерику — спокойное ожидание, когда ребёнок из этого состояния добровольно выйдет, потому что увидит, что его манипуляции не работают.

Является ли это насилием? Я так не считаю. Просто Юле было очень больно. Я прям видела по ней, что она не могла переносить такие истерики.

— Мне было бы тоже больно, если бы чужие женщины давали моему ребёнку по попе. Я бы этого не перенесла.

— А по попе даёт муж, а не чужие тёти. Потому что папа — общий для всех детей, только он может применять такие наказания. Но, кстати, Юля как раз и говорила, что я могла дать по попе Володе — моему старшему сыну. К её чести, она не говорила, что её детей кто-то касался.

— Еще Юлия говорила, что Иван живёт на детские пособия.

— Мы получаем пособия в том количестве, в котором они доступны всем гражданам с детьми.

У нас есть места работы, на которых мы сейчас находимся в декрете. У Вани есть работа — он помогает фирме в подборе персонала, потому что хорошо разбирается в людях. В основном работает на удалёнке. Когда требуется, выезжает по необходимому адресу, где находится его организация. То есть тунеядцев среди нас нет.

Отмечу также, что мы обращаемся не за всеми детскими пособиями. Мы в полном перечне государственных мер поддержки не нуждаемся. Получаем только ту часть, которая нам необходима.

— В чём вы нуждаетесь?

— Первое: в Москве за рождение детей есть единовременные выплаты молодым семьям в 200-300 тысяч. Я по возрасту ещё отношусь к молодой семье, Ваня — уже нет. Я могу получить единовременную выплату, если у меня не зарегистрировано отцовство. Но мы считаем, что это было бы подлогом, если бы я рожала детей в воздух, а потом бежала за этими выплатами. Мы не делаем манипуляции, когда сначала получаем выплаты, а потом устанавливаем отцовство. Пусть эти деньги получат настоящие молодые семьи, потому что они им нужнее.

Второе: организация досуга и отдыха детей на летних каникулах. У малообеспеченных и многодетных семей Москвы есть возможность каждый год подать заявление в Мосгостур на получение сертификатов на отдых или на отправку детей в лагеря. Эти заявления можно подавать каждый год. Тем более с нашим количеством детей. Достаточно одного нового ребенка внести в заявление, и это заявление одобряется для всех остальных детей этого возраста. Но мы этого не делаем. Мы знаем, что есть несколько очередей на отдых, и эта очередь обновляется раз в четыре года. В первый год мы подаём (мы в первой очереди), нам дают сертификаты, на следующий год мы переходим во вторую очередь, на третий год — в третью, на четвёртый год мы опять в первой очереди. Каждый год мы заявления не подаём и не отбираем у более маленьких семей право на летний отдых. Мы отдых сами можем организовать.

Третье: компенсация за оплату коммунальных услуг. Есть две таких услуги. Одна предоставляется органами социальной защиты Москвы, вторая предоставляется в виде субсидиарной поддержки другим органом исполнительной власти. Субсидий мы не получаем. Куда уже? Мы не хотим каждую копейку из кармана пенсионеров доставать. Мы коммуналку можем сами оплатить.

— И в вашей трёхкомнатной квартире реально хватает для всех места?

— Хватает.

— А если вы книжку захотите почитать?

— Сажусь и читаю.

— А дети?

— И что?

— Как же вы обходитесь без личного пространства?

— Это вопрос саморазвития. Все люди к нему стремятся, но почему-то не могут даже книжку в метро почитать, потому что им громко, они сосредоточиться не могут. Это вопрос к вашим когнитивным способностям. Я сосредоточиться могу.

— А какие книги вы читаете?

— Достоевского и Островского.

— А что у Достоевского любите?

— Конечно же, «Идиота». А недавно я детям читала «Мальчика у Христа на ёлке». Мы как бы в рамках внеклассного чтения разбираем произведения. Выделяю время, чтобы свои литературные притязания на детей распространить.

— Как вы думаете, за что женщины так любили князя Мышкина?

— За то, что душой чист. Не врал и подставлял правую щёку, когда били по левой.

— А вы как объясняете эту заповедь Христову?

— Все мы не без греха. Когда кто-то начинает топить за справедливость, пусть вспомнит, что он сам когда-то мог быть несправедлив к кому-то, но остался безнаказанным.

— Вы сейчас о чём-то личном сказали? К вам кто-то отнёсся несправедливо?

— Любой проходил через это в школе, когда учитель не разобрался в ситуации и написал тебе замечание в дневник. Подросток из-за этого переживает. И когда это переживание не проживается и не разъясняется взрослыми (как эту боль пережить и переосмыслить), это приводит к ранимости чувств и неумению воспринимать даже здравую критику. Подросток вырастает и становится взрослым с букетом проблем, который не даёт ему жить и развиваться.

— Это было ваше общее решение, что дети будут на дистанционном обучении?

— Да. Я иногда беру паузу в ответах, потому что они мне кажутся очевидными. Странно, что этого другие не видят. Это мой бич, что я всех меряю по себе.

Когда ребёнок рождается, у него нет навыков социализации. У него есть лишь набор природных инстинктов, которые позволят ему выжить среди таких же живых организмов. А когда мы без достаточного внимания дома (большинство родителей работают) этих неокрепших личностей, которые на уровне совести не понимают, что хорошо, что плохо, загоняем в один класс, они на уровне инстинктов создают своё государство, в котором пытаются выжить.

Мы не покончим с проблемами травли в школе до тех пор, пока не будем работать с детьми дома. Один учитель не может справиться с тридцатью учениками. И когда родители обвиняют учителей («Чего вы его не научили?»), то в чём же их функция как родителей? Дать ребёнку горшок, ложку и одеяло?

А когда ты наставляешь ребёнка, что человек человеку — друг, а не волк, это взращенное на доброте, но пока ещё не окрепшее существо тоже нельзя отправлять в эту клоаку, потому что его там просто разорвут. Добро для них — это всегда слабость. Добро всегда можно уничтожить острыми клыками злости. Как я себя буду чувствовать как родитель, который в таком возрасте бросает своего ребёнка в школу как на арену со львами?

— Почему вы говорите о детях, как о зверях?

— Потому что с детьми родители не занимаются. Когда вы в последний раз были в школе в 200-х километрах от Москвы?

— Я часто бываю в регионах. Дети как дети.

— Стоит вам поработать там учителем, вы увидите, как они к вам относятся. В этом виноваты не дети. В этом виновато общество, которое считает нормой родить ребёнка, а потом сбросить его на воспитателя в яслях, в детском саду и на учителя в школе. Где человек, который готов взять ответственность за своё чадо? Что у нас родители говорят? «Воспитатель не доглядел, учитель не рассказал». Вы готовы обвинять всех подряд. Где ваша ответственная позиция?

— Вы жалеете, что ходили в школу?

— Я ни о чём не жалею. Это отвратительно. Оно тебе не даёт жить дальше. Сожаление — это камень, который, как Муму, тебя потянет на дно реки.

— Хорошо или плохо, что вы ходили в школу?

— Ни хорошо, ни плохо. Я это смогла преодолеть за счёт врожденных качеств.

— Вы встречали там такое агрессивное общество?

— Да.

— Но ведь вы же стали сильнее от того, что преодолели это?

— Я изначально была такой. Я в начальной школе могла заявить о том, с чем не согласна.

— А ваши дети не могут?

— Не все. Я не принтер. Я не могу воспроизвести свою точную копию.

Мы же не пытаемся изолировать детей от общества. Всё, что есть в трендах на «Ютубчике», я смотрю и знакомлю с этим детей.

Говорю: «Этот человек популярный. У него 50 миллионов подписчиков. Знаете, чем он знаменит? Он создаёт глупые челленджи. И не потому, что они отупляют сознание, а потому, что не несут развития. Хотите — давайте посмотрим». Смотрим, собираем мнение детей.

Иногда дети рассказывают, что слышали во дворе какую-то фразу («За деньги — да»). Я показываю, откуда они это берут. Говорю: «Её говорит такая девушка. Вот у неё такие принципы. Она вам нравится?» — «Ой, нет. Какая-то она непонятная, выглядит странно, как будто клоун в цирке». Я говорю: «Ну, вот они считают это нормой. Как вы считаете, хорошо это или плохо?» — «Мы пока ещё не знаем». Я говорю: «Ну, вот у вас есть возможность сравнить её с вашими друзьями из скромных и серьёзных семей».

То есть я даю возможность детям всё это увидеть, но подготовленными и с безопасного расстояния. В это месиво я бросать их не хочу.

— Вы сказали, что вместе с детьми разбирали «Мальчика у Христа на ёлке». Я всё время плачу, когда читаю этот рассказ. Но ведь Достоевский его для того и написал, чтобы мы не воспринимали этот детский мир как месиво.

— Достоевский написал это произведение, чтобы на него обратили внимание взрослые, а не дети.

Я взрослая. Но мои дети в будущем тоже станут взрослыми. И если сейчас они не научатся видеть в людях людей, несмотря на их социальный статус, материальную обеспеченность и умственные способности, они никогда не столкнутся с теми проблемами, которые описывают большинство наших классиков: с бездушностью, с ужасающей безнравственностью, с уничижительным отношением к человеку. Мне главное, чтобы наши дети оставались людьми, когда вырастут.

Оставаться людьми они смогут только тогда, когда увидят всё, что происходит в мире, но с безопасной позиции. Потому что сами, будучи детьми, они неспособны будут всё это в себе перемолоть. Не у каждого ребёнка есть настолько сильный стержень, моральный, духовный, который позволит им это всё пережить.

И моя задача — дать ему эту пищу, уже подготовленную, чтобы он её по своим способностям принял в себя и остался человеком. А это самое главное.