Весна 1945-го. Идут непрерывные бои на улицах разрушенного немецкого города. В руинах затаились шестидесятилетние старики в шляпах и гражданских пальто и юнцы, едва умеющие обращаться с оружием. В их руках фаустпатроны, нацеленные на приближающиеся советские танки. Эта картина была типична для последних месяцев войны — Адольф Гитлер пытался мобилизовать гражданское население на борьбу с Красной армией, неумолимо наступавшей на логово Рейха. Но перелома не произошло: «народная буря» (как дословно можно перевести немецкое слово Volkssturm) не предотвратила поражение нацистской Германии.

Иван Шилов ИА Регнум

Идея о создании «народного ополчения» не была для немцев новаторской — ещё в годы Освободительной войны против Наполеона прусский генерал Герхардт фон Шарнхорст поднял местных жителей на борьбу с французами. Под конец Второй мировой про это вспомнили радикалы из окружения Гитлера — Йозеф Геббельс, Генрих Гиммлер и Мартин Борман, которые начали призывать фюрера обратиться к той силе, которая привела его к власти. Сработало — 25 сентября 1944 года фюрер издал указ о мобилизации всех мужчин в возрасте от 16 до 60 лет.

Руководили новыми подразделениями не военные, а национал-социалистическая партия — НСДАП получила доступ к контингенту, который по численности был больше, чем армия. В «военной экономике» Германии было задействовано 13,5 миллиона мужчин, в то время как у вермахта было 11,2 миллиона военнослужащих. Партия должна была организовать этих людей, обучить и направить на «освободительную войну».

Но мужчинами призыв не ограничился. Вскоре в фольксштурм начали забирать и женщин от 18 до 55 лет, а в последние месяцы войны гитлеровцы перестали чураться отправки на передовую детей.

На этот счёт не было никаких письменных приказов, но известно, что на фронт забирали подростков из юнгфолька — подразделения гитлерюгенда, куда входили дети в возрасте 10–14 лет. «В фольксштурме будут те, кто уже умеет ходить, и те, кто еще может ходить», — гласила известная в то время шутка.

Несколько напоминает современную украинскую практику. Так, 5 марта стало известно, что в Верховной раде разрабатывают законопроект, предусматривающий постановку подростков на воинский учет с 14 лет. С другой стороны, всех мужчин до 60 лет обязали иметь при себе военный билет — так что мужчинам в преклонном возрасте грозит попасть в очередную волну мобилизации (в виде «бусификации»). О том, что Владимир Зеленский рассматривает возможность мобилизации в ряды ВСУ мужчин старше 60 лет, сообщалось в августе прошлого года.

Но поможет ли киевскому режиму тотальная мобилизация ради тотальной войны — большой вопрос. Берлинскому режиму — не помогло. Хотя, в отличие от современной Украины, защищать Рейх в его последние месяцы и дни шли фанатично мотивированные дети и старики.

«Наши стены, но не наши сердца»

Всего, по разным оценкам, германскому руководству удалось мобилизовать в эти части от 6 до 8 миллионов человек.

Несмотря на то, что фольксштурмистов формировала НСДАП, вскоре армия начала перетягивать бразды правления на себя — она тренировала новобранцев и включала их в свои планы по обороне городов. Ополченцы классифицировались как комбатанты и приносили короткую, но полную бравадных обещаний присягу Гитлеру:

«Я даю перед Богом эту священную клятву в том, что буду беспрекословно верен и послушен Великогерманской империи, Адольфу Гитлеру. Я торжественно обещаю, что буду смело сражаться за свою родину и лучше умру, чем поступлюсь свободой, бросив тем самым на произвол судьбы социальное будущее моего народа».

Но собрать людей — дело одно. А чем их снарядить? Здесь все обстояло не лучшим образом. Ополченцы носили нарукавные черно-красно-белые повязки «Deutscher Volkssturm Wehrmacht», но единой униформы не было, поэтому многие шли в атаку либо в гражданской одежде, либо, если принадлежали к этим организациям, в форме СС и НСДАП, часто уже отжившей своë. Встречались и весьма экзотические случаи, когда бойцы фольксштурма надевали форму времён Первой мировой.

Беда была и со стрелковым оружием. Немецкий карабин Mauser 98k, хороший по меркам той эпохи агрегат, был для ополченцев большой редкостью. Им выдавали трофейные советские, бельгийские, датские и итальянские винтовки. Часто среди них были версии конца XIX века: например, итальянская Carcano M1891.

Немецкие концерны пытались быстро сделать из дешевого сырья «народные» образцы, но качество этого оружия было скверным, а «пистолеты-пулеметы» были неудачной копией британских STEN. Многие «разработки» и вовсе остались на бумаге. Единственным оружием, которого было в избытке, стал противотанковый гранатомет «панцерфауст», известный также как «фаустпатрон».

В этих условиях акцент при подготовке частей был сделан на всë ту же идеологическую работу. На словах руководство Рейха возлагало на фольксштурмистов большие надежды — Борман верил, что сражаться они будут с таким же рвением, как японцы: до последнего патрона и вздоха. Поэтому ополченцев всячески напитывали пропагандистскими лозунгами в духе «Не повторим 1918-й! Они могут уничтожить наши стены, но не наши сердца».

Из рупоров раздавались призывы срочно остановить «большевистских нелюдей» и «степных варваров», которые якобы будут жестоко мстить за зверства нацистов на Востоке.

«Посмотрел, заморгал и заплакал»

О том, какой оказалась эта «месть», мы знаем из мемуаров командира отделения разведки морской пехоты Альбины Гантимуровой, заставшей конец войны на территории Германии:

«Навстречу мне выскочил мальчишка с автоматом — фольксштурм. А у меня автомат наготове и рука на автомате. Он на меня посмотрел, заморгал и заплакал. Я на него посмотрела и заплакала вместе с ним — мне так его жалко стало, стоит пацан с этим автоматом дурацким. И я его пихаю к разрушенному зданию, в подворотню. А он испугался, что я его расстреляю сейчас: у меня шапка на голове, не видно, девчонка я или парень. За руку меня схватил, а у него шапка слетела, я его по голове погладила».

На деле же ополченцев использовали для прикрытия регулярных войск. Например, 6 апреля 1945 года за несколько часов до финального штурма Кёнигсберга, немцы эвакуировали из городской крепости на поезде 10 тысяч легкораненых солдат. Мирные жители, многие из которых были призваны в ряды фольксштурма, такой возможности не получили.

О надвигающемся наступлении Красной армии им не сказали, из-за чего гарнизону пришлось испытать на себе все ужасы «тотальной войны». Жертв среди гражданских, обороняющих кëнигсбергский замок, было сильно больше, чем среди военных. Этому способствовала и деятельность военно-полевых судов: покидавших позиции расстреливали на месте.

«Общая численность подчиненных мне войск вместе с фольксштурмом и полицейскими частями составляла более 100 тысяч человек… Мы потеряли всю 100-тысячную армию под Кёнигсбергом», — говорил потом командующий находившейся в городе группировкой генерал Отто Ляш.

Красноармейцы считали фольксштурмистов фанатиками, готовыми в одиночку атаковать танки ценой своей жизни. По воспоминаниям артиллериста Григория Сухорукова, на подступах к Берлину немцы превратили в укрепления каждый дом старой кладки:

«В одном населенном пункте залезший на чердак стрелок затеял дуэль с танком. Вел огонь до тех пор, пока не был уничтожен вместе с чердаком. Кто-то полез посмотреть, кто это такой смельчак. Оказался парень лет 16–17».

Некоторые ополченцы оказались годными бойцами — среди них был Эрнст Тибурци, который с помощью гранатомёта уничтожил за один бой пять, а по другим данным, и вовсе девять советских танков в Кенигсберге. Ему выдали редкую награду: Рыцарский крест Железного креста. Но это большое исключение из правила. Обычно оставленные для прикрытия члены фольксштурма бежали вслед за отступающими регулярными частями, а уровень потерь в рядах достигал чудовищных 70–80%. После победы в плен попало более одного миллиона бойцов «ополчения».

То есть фолькстштурм представлял собой не партизан, готовых биться до последнего, а наспех собранные подразделения из вчерашних учителей, инженеров, врачей или школьников, привыкших играть в футбол, а не нести в руках винтовку или фаустпатрон. Большинство призванных в эти ряды людей всё же поняли, что их ведут в неравный бой с закалëнными тяжëлыми сражениями красноармейскими частями.

Впрочем, у проигрывавшего войну, но не желавшего признавать своё поражение режима, иного выхода не было. Приходилось бросать в бой последние истощившиеся резервы — пусть и «идейно заряженные», и даже могущие из последних сил нанести вред наступающим советским войскам и армиям союзников. У киевского режима же, судя по новостям с украинских улиц, нет своих «мальчиков из гитлерюгенда». Так что приходится уповать на чистое принуждение — последний полицейско-диктаторский довод, которые не может быть ни эффективным, ни долгосрочным.