У одного моего знакомого была мечта — он хотел стать великим лавочником. И пока он об этом только говорил, рассуждал и планировал, идея эта казалось вычурной, эпатажной и мелкотравчатой.

Иван Шилов ИА Регнум

Мечтать о лавочничестве — то же самое, что мечтать о кустах крыжовника в огороде. Известный психолог конца XIX века А. П. Чехов еще в 1898-м году убедительно доказал, что выращивание крыжовника на приусадебном участке, конечно, способно принести счастье, но заставляет человека мельчать, кислеть, дуреть и терять высокое звание образа и подобия Божьего.

Однако мечта моего знакомого неожиданно сбылась.

В своем городе, небольшом, но очень древнем, расположенном на краю одной из центральных губерний, он открыл чайную. Оставил свои прежние занятия — и встал за прилавок с самоваром, пирогами, хлебом, домашней ветчиной и паштетом из селедки, который он называл «Закуской ерусалимской».

И к нему повалил народ.

С брегетами и полотенцем

Когда-нибудь я обязательно напишу об этой чайной горячую и блестящую, как самоварное золото, заметку, но сейчас я хочу рассказать лишь один небольшой эпизод из новой жизни моего приятеля-лавочника. Это был разговор с посетителем, свидетелем которому я невольно стал.

Дело было в конце весны, тепло наконец установилось окончательно. Видимо, по этой причине по городу летали шальные майские жуки, каждый размером с пятак. В чайную зашел молодой человек, одетый по-летнему — в штанах и белой майке без рукавов.

На вид ему можно было дать лет тридцать пять. Он был склонен к полноте, двигался грузно, тяжело и дышал как человек после подъема по лестнице на седьмой этаж. Он заказал себе чаю с лимоном, брусничным вареньем и два пирога с капустой. И пока сидел, выпил, наверное, стаканов десять. А разговаривать начал сразу после второго стакана.

В это же время в чайной находилась пожилая и очень интересная дама. У нее на лице как будто были написаны два высших филологических образования и семь поколений профессуры в роду вплоть до Бернарда Клюнийского.

Но она скромно пила чай с чабрецом, закусывала рогаликом с корицей и смотрела в окно на городской собор. Мой приятель — теперь он именовал себя не иначе как самоварным управляющим — делился с ней сокровенным.

— Однажды в юности мне приснилась бессмысленная, но яркая ерунда. Будто я стою между прилавком и полками с посудой и натираю белым полотенцем поднос, чтобы он блестел как самовар. Почему-то я запомнил это. А теперь вот… стою и натираю. А самое главное, понимаю, что мне всегда хотелось оказаться в роли трактирщика из советских фильмов о дореволюционной жизни. А они там стоят в жилетках, с брегетами на цепочке в карманчиках, натирают полотенцами тарелки. И слушают клиентов. С самым самодовольным видом.

— Так бывает, — отозвалась пожилая дама. — Нам снится наше будущее. Но в момент сновидения мы этого, конечно, не понимаем. А вы дожили до своего будущего, если можно так выразиться.

— Сбыча мечт! — громко сказал грузный парень. — Визуализация желаний — мощный фактор успеха!

Ему никто не ответил. Он принялся за третий стакан, а пожилая дама умолкла.

Атмосфера у вас первобытная

— Хороший у вас город, — продолжил посетитель. — Тихий, без претензий. А Москва мне все меньше и меньше нравится. Я живу в ней уже десятый год с той поры, как переехал из Екабэ (Екатеринбурга. — Прим. ред.), и чувствую, как она утомляет меня с каждым годом все больше и больше. А Питер я вообще терпеть не могу. Это город снобов.

Бывший житель уральской столицы оказался неожиданно велеречивым и манерным, говорил громко, судил еще громче и все сводил к себе да о себе.

— У меня сегодня выходной. Дай, думаю, скатаюсь на край вселенной. В прошлый раз, перед Пасхой, ездил в Можайск яйца освящать без диких очередей как в Москве. А сегодня вот к вам.

— Вы ездили в Можайск со своими яйцами? — уточнил самоварный управляющий.

— Да, — ответил посетитель.

— За сто километров?

— А что такого? Я их обернул каждое в крафтовую бумажку, в сеточку специальную положил, сел в автобус и приехал. Я с удовольствием путешествую по окраинам. И очень люблю церковные праздники. Можно мне еще стаканчик?

— Конечно, — ответил трактирщик. — Пейте сколько хотите. Это же неслыханное благочестие — приехать освящать яйца за тридевять земель!

— Да бросьте, — ответил уралец, явно польщенный репликой трактирщика. — Москва-то вся изгадилась, а у вас здесь первобытная атмосфера. Прямо дышится иначе.

— Первобытная? — переспросил трактирщик.

— Христианство в чистом виде, — ответил посетитель. — В Москве такое уже не встретишь. Поверьте мне.

— Придется поверить, — с ехидцей произнесла дама за соседним столиком. — Вы приехали на службу…

— Что вы, что вы,— перебил ее уралец. — У меня от служб голова болит и ноги ватные становятся. Я так… подышать, ногами пройтись. Мне полезно, я же с весом борюсь. Поэтому шел от станции к вам пешком. Я вам так скажу. Мой самый любимый праздник — Рождество. И я всегда на него причащаюсь.

— Похвально, — тихо сказала дама.

— И знаете почему? — молодой человек из Екб кокетливо заулыбался.

— Попробую отгадать, — сказал трактирщик. — Христос родился?

— Нет! — ответил молодой человек. — У меня день рождения седьмого января.

И лицо у него стало как у счастливого кота при виде сливок в тридцать три процента жирности.

На этом беседа закончилась. Вошли следующие посетители. Самоварный занялся розливом чая и выкладыванием варенья.

И молодой человек, выпив еще два стаканчика из самовара, собрался как будто уходить. Он даже спросил, есть ли рейсовые автобусы в ближайший за городом монастырь. Но ровно через минуту он вернулся и застыл на пороге.

Она еще и глупая

— Знаете что? — здесь он картинно замолчал.

— Что? — ответил трактирщик.

— Я хочу вам свою историю рассказать, — неожиданно заявил он. — Вот только вам и… вам, — он кивнул в сторону сидевшей за пустой чашкой пожилой дамы.

Она обернулась и сказала с кислой улыбкой:

— Увольте!

— Я вам хочу ее рассказать, потому что попам не доверяю. А поделиться очень хочется.

Дама нахмурилась. А трактирщик сказал:

— Может, это не для наших ушей?

— Ваших, ваших, — сказала дама. — Трактирщику вменяется в правило не только блюдца натирать, но и выслушивать чужие исповеди.

— У меня в квартире проживает женщина, — начал рассказывать молодой человек. — Сильно пожилая, не сильно родная, но все же родственница. Довольно противная старушенция. Я не могу объяснить, но она мне физически неприятна и вызывает неконтролируемое раздражение.

— Бедняжка. Чем же она вас так донимает? — спросила дама.

— Одним своим присутствием. Она очень дряхлая, под девяносто лет. Дряхлость это — отвратительно, надеюсь я не доживу до подобного состояния. Старушка плохо видит, не дальше нескольких метров, поэтому передвигается всё время с вытаращенными глазами. И, представьте, она очень тихо ходит, подкрадывается незаметно, и я всякий раз вздрагиваю от ужаса, когда она оказывается со своими выпученными глазами перед моим лицом!

Мужчина замолк, давая возможность слушателям насладиться картиной кошмара, переживаемого им ежедневно.

— Теперь понятно, почему вы к нам, — сказал трактирщик.

— А еще она не любит мыться и душ ее не заставишь принять, — добавил черной краски человек из Екб. — Большую часть дня на сидит в своей комнате и смотрит телевизор. Изредка выходя на прогулку, то есть на несколько кругов по большой комнате. Но даже в эти моменты она умудряется мешаться под ногами. На улицу она не хочет выходить.

— Почему? — спросила пожилая дама.

— Спросите у нее, — ответил молодой человек. — Боится. Да и что она увидит на улице? Да, я забыл сказать. Ко всему прочему, она еще и глупая.

— А вы как это определили? — поинтересовалась дама, сделав маленькое, едва заметное ударение на местоимении «вы».

Уралец подкола не почувствовал.

— Она может разговаривать только на три темы. Про здоровье, пенсию, Трампа с Путиным.

— Действительно, невыносимый ужас, — сказал управляющий, пряча ухмылку.

— Теперь вы понимаете мое положение,— закончил уралец. — У меня с ней нет ни одной точки соприкосновения, ни одной культурной плоскости для сближения. Это была большая ошибка моей жены — принять троюродную тетку на доживание.

Рассказчик умолк. В тишине часы на соборной колокольне пробили четверть, вслед за ним пожилая дама у окна произнесла:

— Отравите старушку!

Немощное мира

— Я думал об этом, — на полном серьезе заявил молодой человек. — Но мертвецов боюсь до обморока. У меня вегетативка очень слабая. Это наследственное. Как представлю, что кто-то мертвый лежит в моей квартире, так сразу дурнота подступает, понимаете?

— Как не понять, — вздохнула пожилая дама и тихонько перекрестилась. — Может быть, для кого-то я — уже та самая старушенция.

— И вот представьте, — продолжал молодой человек. — Наступило тепло, и эта наша квартирантка вдруг заявляет, что хочет на улицу. Гулять. Конечно, начинается суета несусветная. Покупаются алюминиевые ходули, у которых четыре ноги, две с колесиками, две без них. Долго подстраиваем под теткин рост и руки, она ворчит, капризничает, то ей не так и то не эдак, затем она бродит на этих ходулях по квартире. Всем жутко мешает, зачем-то прется на кухню, хотя там и так не развернуться. Затем сообщает, что она готова к прогулке. Боже мой, какая мука надевать ботинки на старушечьи ноги! Страшные скрюченные пальцы в истертых носках и… запах!

Рассказчик умолкает, и лицо у него от воспоминаний сделалось такое, будто он в новых ботиночках вступил по неосторожности в кошачье дерьмо.

— Дальше целая операция по выводу старушки на свет белый! Черепашьим ходом к лифту, пердячьим паром к двери подьезда, спуск с трех ступенек как с горы Ослянки! И мне ее за подмышки поддерживать. И это я все делаю! В свое свободное время! Поставил ее как куклу, в одном направлении, и сказал, идите тетушка. А сам думаю: чтоб тебя ветром сдуло!

— Гора Ослянка это где такое? — спросила пожилая дама.

— У нас, под Кизелом, — ответил молодой человек. — У меня там родня живет.

— Большая?

— Родня-то? Полгорода и три деревни.

— Я про гору.

— А… Самая высокая на Урале — тысяча метров.

— И вот… спустилась старушка с Ослянки. И что было дальше? — спросил трактирщик.

— Пошла-поплелась по дорожке вокруг детской площадки. Идет-ползет, за швы резиновые спотыкается, глаза пучит, то еще зрелище! А я как привязанный на лавке сижу и смотрю за ней. Рухнет же — не встанет. Мне кажется, это были самые бессмысленные минуты в моей жизни. Я просто сидел и смотрел, как ползет улиткой по резиновой дорожке противная старушка. И таким образом она сделала три круга. Подходит, руки трясутся, но глаза — таких я у нее и не помню — прямо лучатся от счастья. Будто она только что марафон выиграла и ей олимпийскую медаль сейчас на шею повесят под гимн. Подползает, я берусь за ходули, а она… она обнимает меня и говорит: «Спасибо тебе, Игоречек». Вот тут-то я… ничего и не понял.

— В смысле? — тихо переспросила пожилая дама.

Трактирщик застыл с чистым стаканом в руках.

— Она меня обнимает, — продолжил молодой человек. — Я думал, что сдохну от гадливости, а на самом деле чувствую, что мне хорошо. И так хорошо, как никогда не было до этого… Словно это не она, не тетка столетняя, а моя мама из детства меня обнимает, или моя сестра, или даже девушка красивая, молодая, теплая-теплая. Так, что мне не хочется расцепляться.

И я чувствую вот это самое необъяснимое, будто… будто я ее люблю. Но я же не могу ее любить, она всегда была мне противна. А сейчас у меня слезы из глаз и так жарко на сердце, легко и горько одновременно, и почему-то жалко себя, эту женщину, этот двор, кошку на крышке песочницы и вообще ВСЕХ жалко. И всех любишь. Это длилось несколько секунд. «Спасибо тебе, Игоречек» в ушах стоит. И забыть не могу. А потом мы поднялись по ступенькам, зашли в подъезд, проехались в лифте на седьмой этаж, вернулись в квартиру, она ушла к себе в комнату. А я даже не заметил, как время прошло.

Часы на колокольне пробили один час, и в чайной сделалось очень тихо. Трактирщик осторожно поставил стакан на прилавок, словно тот был хрустальный и другого отношения к себе не терпел.

— Я сорок лет в Церкви, — вдруг сказала пожилая дама. — Но Господь не сподобил меня ничему такому. Воистину немощное мира…

— Это вы к чему? — спросил молодой человек.

— Царствие Небесное приблизилось к вам, — тихо сказала дама, пожимая плечами.

Трактирщик промолчал.

Как-то на этом разговор сам по себе увял. Уралец мялся-мялся на пороге, не зная, что ему дальше делать.

А потом в чайный зал вошла семья со стайкой детей и все внимание переключилось на них.

Парень ушел. Трактирщик же полез снимать с самовара связку баранок для малышей. И рассказывал на ходу, что запатентовал самый лучший способ расколоть баранку на веревке так, чтобы все крошки остались в ладошке.